Великое посольство в Данию 1622 г. и русско-датские культурные контакты
 Роль дипломатической документации как материала, в котором то прямо, то в зеркальном отражении запечатлелся образ "иного мира", увиденный одной из вступающих в контакты сторон, давно и по достоинству оценена исследователями культурных связей между народами. К сожалению, при сухом документальном характере таких источников в них далеко не всегда имеются данные, интересные для освещения именно историко-культурной проблематики. К числу источников, где такого рода данные имеются, принадлежат записи о пребывании русских послов в Дании в 1622 г., в этом отношении заметно выделяющиеся на общем фоне русской дипломатической документации второго и начала третьего десятилетий XVII в.
Послы, как известно, посетили Данию, чтобы добиться согласия на брак царя Михаила Федоровича с племянницей Кристиана IV, но миссия их не увенчалась успехом1. Стремясь смягчить впечатление от неудачи переговоров, Кристиан IV пригласил русских послов посетить его загородную резиденцию — Фредериксборг, один из крупнейших ансамблей позднего Возрождения в Дании. Показанный послам ансамбль был, несомненно, предметом гордости короля и его двора. Не случайно, предложив послам перед прощальной аудиенцией у Кристиана досмотреть Фредериксборг, датские приставы подчеркивали: "Делает те хоромы государь наш своими замыслы, ни с кем с мастеры не спрашивался". Посольский священник отец Иван, d котором речь пойдет ниже, также записал, что их водили по Фредериксборгу "смыслу королевску дивитися". Характерно и то, что уже задолго до интересующих нас событий, в 1601 г., Фредериксборг показывали русским послам, сватавшим за датского принца Ксению Годунову. Однако дело посольства 1601 г. погибло, и мы можем судить лишь о том впечатлении, которое произвел Фредериксборг на русских дипломатов в 1622 г.
Подробные записи, включенные в текст статейного списка, хотя это вовсе не вменялось его составителям в обязанность, являются косвенным, но убедительным свидетельством того впечатления, которое произвел на них ансамбль — впечатления хотя и сильного, но одностороннего. Записи дипломатов не дают представления ни о количестве построек Фредиксборга, ни о характере архитектуры, ни, наконец, о характере скульптуры, о которой еще будет случай сказать далее.
Все внимание послов привлекли к себе интерьеры дворцовых покоев и находящиеся в них предметы. Послы отметили и характер обивки стен и потолков ("бархаты золотными и цветными и ковры шелковыми фряс-кими"), и характер резьбы на "подволоках" — плафонах ("подволока деревянная, резаны люди и травы", "на подволоках резаны люди и звери, и птицы, и травы золочены, а деланы разными образца"). Ими подробно описаны даже постели и мебель в отведенных им покоях ("подушки и наволоки у изголовья и у перины золотные и простыни с круживы золотными серебряными, низаны жемчугом, стулы с подушками, обиты алта-басы золотными"). Учитывая все сказанное, помещенное в статейном списке единственное описание скульптуры — фонтана, находившегося в комнате, где Кристиан IV принимал послов ("колодезь за решетками медяными, зделан мужик серебрян литой, позолочен, а из него вода пущена бежит из глаз, и из перста, и из грудей да птички и звери и змейки, а из них вода ж пущена, бежит и изо рта, и из глаз, и из ноктей") следует расценить как описание не скульптуры, а одного из атрибутов придворного быта.
Глубину впечатления, несомненно, объясняет то, что русские послы впервые имели возможность подробно и обстоятельно разглядеть ренессансный дворцовый ансамбль, а односторонность их восприятия связана с тем, что прежде всего они реагировали на то явление, что имело аналогии в окружавшей их действительности. Хотя у нас сохранились лишь отдельные отрывочные сведения о дворцовом быте времен царя Михаила, можно, однако, утверждать, что многое из того, что дипломаты видели в Фредериксборге, имело свои аналогии на русской почве. Так, царский двор во втором десятилетии XVII в. украшали уже не только расписные но и литые металлические "подволоки" — плафоны, окна и двери покрывались резьбой, стены — сукном и коврами, кроме того, стены подчас использовались для росписи, в том числе на исторические темы, получившей название "бытейского письма". Отметив, что палата, где их принимал Кристиан IV, украшена живописью — "а писана от Бытья", — послы употребили термин, хорошо им знакомый по их русской жизни.
Подчеркнем, что в области дворцового быта уже в то время достаточно широко использовались иноземные новшества; не случайно один из излюбленных орнаментов царских покоев носил характерное название "фряжских", т.е. итальянских "трав". Правда, до того времени, когда при Алексее Михайловиче для росписи дворцовых покоев стали привлекать голландских художников, было еще далеко9. Все же не исключено, что и записи послов могли иметь определенное практическое значение, если учесть, что в начале 20-х годов еще продолжались работы по восстановлению царского дворца, пострадавшего от пожара 1619 г. Разумеется, это только предположение, однако сделанных наблюдений достаточно, чтобы выделить сферу придворного быта в широком смысле как такую область культуры, в которой уже в первой половине XVII в. сложились благоприятные условия для взаимодействия русской и западноевропейской культур.
Впечатления дипломатов — светских людей — можно сопоставить с записями впечатлений посольского священника. Упомянутый уже посольский священник отец Иван — Иван Васильевич Наседка был одним из наиболее образованных представителей русского духовенства первой половины XVII в. Как близкий сотрудник архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия Зобниновского, он в 1611 г. участвовал в составлении знаменитых троицких грамот, призывавших, население России к сопротивлению полько-литовским интервентам. Позднее, уже после освобождения Москвы, он вместе с Дионисием участвовал в комиссии, занимавшейся исправлением богослужебных книг, и ко времени поездки в Данию был уже автором ряда полемических сочинений против критиков проделанной этой комиссией работы. В состав посольства он вошел, по-видимому, как доверенное лицо отца царя Михаила и главы русской церкви — патриарха Филарета, который в 1619 г. сделал троицкого книжника священником придворного Благовещенского собора в Московском Кремле. По возвращении Наседка бывал членом комиссий, назначавшихся патриархом для критической оценки сочинений западнопрусских церковных писателей, а в 30-х годах занимал на Московском печатном дворе ответственную должность "справщика" — одного из лиц, готовивших к печати тексты сочинений в единственной в то время русской типографии.
Во время поездки в Данию впервые столь образованный представитель русского духовенства познакомился с протестантской церковью и протестантским обществом, которые он имел возможность изучать во время трехмесячного пребывания русских послов в Копенгагене. Свои впечатления Иван Наседка широко использовал в написанном им еще в 20-е годы, вскоре по возвращении из Дании, и поднесенном патриарху Филарету антилютеранском трактате "Изложение известно от божественных писаний ветхаго закона и новыя благодати на окаянные и злоименитые лютери". Изучение текста трактата, сохранившегося во множестве списков, позволило уже исследователям прошлого века констатировать, что автор "неоднократно бывал в кирках во время и после богослужения и в частных домах протестантов и хорошо знает и то и другое", он пишет "о семейной жизни лютеран, их обычаях, об устройстве у них частных домов". Многие места трактата содержат различные вопросы Наседки к датчанам и их ответы — свидетельство оживленного общения священника с представителями датского общества. Этот факт можно рассматривать как доказательство явного интереса датчан к посланцам из "Московии". (Хотелось бы выразить надежду, что материалы из датской среды помогут пролить свет на эту сторону дела.)
Не имея возможности разбирать здесь высказывания Наседки в совокупности, остановимся лишь на его впечатлениях от памятников искусства (отчасти тех же самых, о которых писали послы в своем статейном списке). Эти сопоставления показывают, сколь различными могли быть впечатления людей даже в одной небольшой группе, впервые столкнувшихся в 1622 г. в Дании с художественной культурой постренес-сансного общества. Внимание отца Ивана совершенно не привлекли к себе те виды украшения интерьеров, которые прежде всего заинтересовали людей светских — послов. Его пристальное внимание привлекли как раз те особенности местной культуры, которые не имели аналогий в древнерусских памятниках (например, ренессансная скульптура, изображавшая обнаженных людей, присутствие в храмах военных трофеев: "икон святых угодников нет в ваших кирках, а своих королей и крулев болваны лютых мужей и жен, блудников и блудниц нагих суще... кирки своя украшаете"; "как которых людей побьют на рати, тех литавры, и знамена, и копья, и иное многое кровавое оружие, и платья побитых воевод... в кирки сносите").
|
|
